Кембрийский период - Страница 4

С первого взгляда Лорну показалось — верно, банши. Из-за темно-красной шевелюры и дурного цвета лица. А еще потому, что напротив этой пигалицы возвышалась тучная фигура брата Марка. Заезжий бенедиктинец, уговаривавший короля принять католическую миссию, и вполне в этом преуспевший, двоих собратьев своих отослал с радостной вестью в Рим. А теперь скучал, и лечил скуку пивом вместе с королевскими рыцарями да за королевский счет. Благо в трактире с него потребовали бы плату.

Лорн успел отметить, расстановка сил для поединка добра со злом как в былине. Вот только расстановку сторон можно толковать всяко. Фэйри приближается с севера, в песнях — со стороны зла. Но при этом за спиной у нее каменная церковь, и из-за плеча искрится яркими красками полыхающего в закатном солнце витража решительный лик архангела Михаила. Монах стоит на юге, стороне добра, перед рыцарским залом королевского дома, откуда только вышел. Одна рука оглаживает четки, другая задумчиво похлопывает по наполненному чреву. Фэйри, которая неторопливо шагает прямо к нему, пока не видит. Или не понимает, кто это?

А сразу и не поймешь. Лицо банши, ряса монашки, из-под которой на каждом шаге выныривают кавалерийские сапоги. Без шпор. На плече — запыленный в дальней дороге мешок. Идет тяжело, устало — и в то же время привычно и размеренно. Остановилась. Начала было что-то говорить. Монах переменился в лице, превратившись в вытащенную на берег рыбу. Уши заметил! Расплывшаяся физиономия стремительно приобрела свекольный оттенок, рот тяжело хватает воздух.

Когда воздух начал покидать могучие легкие, мир накрыл мощный глас:

— Изыди! Дщерь Сатаны, блудница вавилонская…

Говорил он на грязной латыни, хуже вульгарной, которую именовали лингва-франка. И которую понимали в любом торговом городе, тем более приморском да столичном. Вокруг стремительно собиралась толпа, но люди опасливо теснились по сторонам — на линии противостояния оказаться никто не хотел. А что фэйри, в первые секунды аж пригнувшаяся, нанесет ответный удар — никто не сомневался. Лорн внутренне сжался, ожидая заклинания. Вот она выпрямилась. Прижала уши — точно сердитая речная собака. Сощурилась на закатное алое Солнце.

И сквозь медвежий, неостановимый и незаглушаемый рев примитивной формулы изгнания нечисти, наверняка сочиняемой на ходу, вдруг прорезался, как рогатина сквозь звериную шкуру, тоненький и острый голосок сиды. Слова были величественны и непонятны. Классической латыни Лорн не знал, но уловил чекан старинных окончаний.

— Ego sum Ens Omnipotens, Omnisapiens, In Spiritu Intellictronico Navigans, luce cybernetica in saecula saeculorum litteris opera omnia cognoscens, et caetera, et caetera, et caetera!!!

Брат Марк замолчал. Стихла и фэйри. Не банши, точно. Не одинокая пророчица да плакальщица, умеющая только помогать при родах да похоронах, да и сама почти мертвая, мудрая возрастом и даром, но не соображением. Эта — умненькая, из этой хлещет обилие свежей жизни… Дочь Риса, с западных островов? Кудесница тилвит тег? Закатное солнышко скребет крышу королевской резиденции. Тень накрывает монаха, а вот ушастая пока на свету. Глаза совсем превратились в щелки, их и невидно из-за ресниц. А рука медленно, не по пяди — по толщине волоса тянется к мешку. Другая теребит узел завязки. Что у нее там?

Мешок падает наземь. В руках у фэйри остается книга. Нет, не книга — Книга. На обложке серебрится распятие. Точно — и на груди у фэйри крестик болтается… Грамотная, богатая, с бессмертной душой… Неужели сида?

Монах, напротив, совсем превратился в тень, и даже как будто уменьшился. Да и голос… Голос бенедиктинца нарушил тишину, но каким же он стал другим. Тихим, скорбным.

— Ты знаешь латынь, у тебя есть книги и серебро в кошеле. У тебя голос иерихонской трубы, слог Иоанна Златоуста и стан царицы Савской. А я нищий монах, едва помнящий главные молитвы. Но помни — блаженны нищие, ибо их есть царствие небесное! Не с фарисеями Бог, но с малыми людьми!

А фэйри вдруг улыбается. И снова звон, не как колокол, а как меч — но на этот раз говорит на камбрийском.

— Святой отец, посмотри на себя и на меня! Кто из нас меньше?

Разводит руки в стороны. В толпе раздаются смешки. А пока люди смеются, сида — точно сида — продолжает:

— Блаженны нищие духом. Может, ты и блажен, ибо обычному нищему с таким брюхом не подадут. Апостол Павел говорил: верую, ибо знаю. Добрые монахи знают Писание наизусть, не оправдывая себя слабой памятью. Я, верно, глупа и забывчива, и вера моя — с горчичное зерно. Но я пользуюсь костылем, и не похваляюсь, что у меня нет ног.

Сида смолкла. Чуть опустила плечи, и сразу стало видно: устала. Очень устала. Как только на ногах еще стоит! Но руки нехотя подобрали дорожный мешок с земли, натужно закинули за спину. Уши сперва взлетели вверх, но тут же тряпками свисли к плечам. Сида поплелась было прочь, безразличная ко всему, но только монах открыл рот — сказать вдогонку пару ласковых, хлопнула себя по лбу.

— Люди добрые, доведите до кузницы, а? Мне надо навершие на посох сделать… Крестообразное…

Тут Лорн понял: да беднягу ж родня из холма выгнала! Или выжила… Почему-то все крещеные фэйри уходили жить к людям. Даже боги. Приживались многие. В дикой Эйре, у северных скоттов и пиктов… А в добром цивилизованном, православном Диведе вон как встретили. По одежке, по красным лохмам да звериным ушам. Так вот вам теперь — крест и Библия. И пусть другие боятся — а кузнецу по ремеслу положено дружить с фэйри. Ради общих секретов, и того, что именно сиды принесли людям кузнечное дело.

— Кер-Мирддин город большой, у нас три кузницы, — громко объявил Лорн. — Доведу до любой, но советую обратиться ко мне. Если и правда серебро в кошеле имеется. Я Лорн ап Данхэм, и я лучший кузнец в королевстве Дивед.