Кембрийский период - Страница 103

К оглавлению

103

— Твой, великая…

— Правда? — Она не верила, но уже ухватила и держала нежной и… неразжимаемой хваткой.

— Спасибо тебе, великая сида…

Новая мать старую не слышала. Мир сузился до прекрасного существа в руках.

— Мой… Мой…

Охрана остолбенела и не мешала прежней матери радостно выть, скорчившись в земном поклоне.

Сида преобразилась. Куда и усталость девалась. Лицо запунцовело, уши на голове места не находили, порхая словно крылья бабочки…

Анна затаила дыхание. Как и все, у кого в ближайшей округе были глаза. Наверное, даже муравьи дивились из травы тому, как внезапно и вдруг измотанная воительница и лекарка, суровая наставница, еле стоящая на ногах после трудов и битв, обратилась во мгновения ока в девочку, которой подарили щенка. Исходила нежным счастьем, как костер теплом.

— Наставница, нужно обязательно пробиться в состав суда. Иначе…

Смотрит на ребенка. Бессмысленно воркует, как ухитряются только матери. Уси-сюси. С самой такое было… Хотя не настолько и не по приемышу. Не слышит! Анна заглянула в склоненное к младенцу лицо. В глазах сиды стоял волшебный май. Бесконечное счастье. Бесконечная радость. Ни тени мысли…

Анна испугалась. Но ухватила сиду за плечи, встряхнула. Развернула голову к себе.

— Ты меня слышишь?

На короткое время в глазах Немайн появился смысл.

— Слышу. А суд… Пошел он… — сида словно пыталась вспомнить слово — Анна мельком испугалась проклятия, — полем, лесом, холмом да торфяником! Маленький важнее.

— Да чем?!

— Он мой… Неужели не понятно?!

— Он этой разбойницы!

— Нет! Мой! — Сида прижала ребенка к себе, в глазах начала подниматься темная волна. — Не отдам! Теперь мой. Моя прелесть…

— Ясно…

Анне захотелось напомнить Немайн, что сейчас сэр Эдгар вполне может присудить разбить ее прелести головку о ближайшее дерево, но поостереглась. Чего доброго, начнет петь. А что разбирать, где свои, где чужие, не станет уж точно.

— Я займу твое место. От клана. Ты меня понимаешь?

— Ты умная, Анна. Хорошая… Я чуть-чуть соображаю. Потом буду больше. Наверное…

— Кивнешь, когда надо? Сможешь?

— Да… Ох напасть, — чуть опустила взгляд, — напасть ты моя ненаглядная…

Викарий чуть слезу не пустил. С Августины-Ираклии можно было писать Мадонну. И как этот свет неземной сочетается с той яростью, которая встает из глаз гневной базилиссы? Пожалуй, силой чувства. Теперь понятно, как она могла спастись, когда схватили ее сестру и мать. Ярость отбрасывает, любовь смиряет…

Снова картина встала перед внутренним зрением. Рушащиеся двери последнего укрытия. Солдаты самозваного регента Валентина, горя злобой и сладострастием, врываются в кабинет. Половина сразу проваливается в тартарары: вопли, будто ловушка под ковром вела прямо в ад. На остальных рушится мебель. Немногих, что прорываются, отбрасывает страшный взгляд маленькой девушки с тяжелым, скругленным на конце мечом в руке. Она идет на ряды убийц и насильников — и те расступаются, пока она не выходит из дворца… В неизвестность.

Любимый голос заставил Кэррадока поднять взгляд. Он сразу понял, что сиде не до него, что она ничего не заметит. И залюбовался. Забыв сомнения, потому что сида не могла быть злом. Пусть он ее недостоин — но хоть она достойна любви. А значит — его боль и его крест остаются с ним. Плакать было нужно. Но рыцарь улыбался. Впрочем, многие улыбались… Хмурился сэр Эдгар. Вот и уел сиду! Ответ оказался куда интереснее… Какой бы приговор он теперь не вынес, одно существо напрочь выпало из-под власти командующего. И к добру. Казнить младенцев — штука неприятная. А больше несмышленышей среди красных курток не нашлось… Выходило, что сида поступила правильно. Укусила, но не в ущерб, а в пользу. Странная. Как хорошо, что остались только суд, дневка да возвращение в город. И целый год король не будет призывать на службу исполнившую свой долг сиду!

— Мы нас окрестим, вот прямо сейчас, только батюшка Адриан освободится, — сорокой трещала над младенцем сида, любуясь. — И вырастет из нас хороший валлиец, а не бандит какой-нибудь. Как же назвать-то, а? Надо, чтобы и короткое имя звучало, и полное вышло подлиннее, да покрасивее… А полное имя у нас будет длинное, вот слушай, что к нашему добавим: ап Немайн, ап Дэффид, ап Ллиувеллин, ап Каттал, ап Барра, ап Карган, ап…

Малыш, видимо, испугался причисления к такому длинному роду. И заорал.

— Кушать хочешь.

Откуда-то Немайн точно знала, что новообретенный сын именно проголодался, а не описался, к примеру. Затравленно оглянулась. И протянула бывшей матери: мол, покорми. Но из рук не выпустила.

— Не отдам! — объявила сида, глядя, как малыш с ее рук сосет чужую грудь. — Никому не отдам… Ну почему у меня своего молока нет… Ребеночек есть, а молока нет…

— Наставница…

— А?

— Вот. Надевай. Через голову… Осторожней. Вот так, теперь пропустим край под ремень, вытянем наружу… Да никто не посмеет у тебя маленького забрать.

— Что это?

— Твой плед. Свернутый для переноски ребенка. В холмах так не носят? И зря, очень удобно. Руки не заняты… Я и двоих так таскала. Средних своих, близнят. Один на левое, другой на правое плечо. Так и вышли — один ангел, другой чертенок, а лица одинаковые… Скажи, если можно, отчего тебе этот разбойник так глянулся?

И только тут схлынуло. Нет, ребенок не превратился в привычную Клирику розовую амебу, оставаясь милейшим существом, расстаться с которым и на миг совершенно невозможно. Но по крайней мере, переносное наваждение теперь не мешало думать. Если сосредоточиться. Теперь вместо ругательств или "Он мой!" с языка слетело рассудительное:

103